Он сидел у окна и смотрел на струи дождя, уткнувшись в стекло лбом. Перед ним лежал сценарий, наполовину прочитанный. Роль была хорошей, он знал, что надо соглашаться и побыстрей.
Было очень плохо. Так плохо, что сердце сжималось от непонятной тупой боли. Ее не могли заглушить ни сигареты, ни звонки маме, ничего. Только шум дождя, однообразный до безумия, немного глушил ее, заставлял стать тише и неразличимей в гуле падающей воды.
Ее слова выворачивали душу наизнанку. И он все еще любил ее, так, что вспоминать ее слова было еще больней, так, что, увидь он ее на улице, бросился бы к ней, умолял бы вернуться.
«Я тебе не верю больше, Лайдж. Я не могу больше тебе верить…»
уже прошло два месяца. Два месяца одиночества, два месяца тишины, два месяца пустоты. Два месяца он ложился в пустую кровать и просыпался один, и рядом не было ее. И никто не будил его, когда он просыпал звонок будильника, и никто не готовил ему завтрак, и никто не ждал его и не ругал, когда он допоздна задерживался на работе. За эти два месяца он взялся за работу с таким остервенением, что на сон оставалось четыре часа в сутки. Прекрасно понимая, что ее отняла у него именно работа.
Два месяца назад он пришел в квартиру и увидел собранный чемодан. Почему-то в глаза первым делом бросилось, что нет ее коллекции ножей. Она сидела на диване, заплаканная, но спокойная, ужасно, невыносимо, безжизненно спокойная.
-Я не могу так больше, Элайджа. Я ухожу. Я тебе больше не верю. Я не могу тебе больше верить. Мы уже говорили об этом. Ты посмеялся над моими страхами. Я старалась пересилить себя. Видит Бог, Лайдж, я старалась. Но я не могу. Я не вижу теперь, где мой Лайдж. Мой и только мой. Я не могу понять, не играешь ли ты опять. Я ухожу от тебя.

За два месяца он почти научился засыпать и просыпаться с этой болью в сердце, находя облегчение в работе, боготворя ее за это и ненавидя за то, что отняла у него Ее…
Самым страшным было то, что он не мог плакать – слез попросту не было. Ни тогда, ни сейчас. Он не мог плакать. Только смотреть на дождь. Это было так похоже на слезы…

Она провела пальцем по лезвию ножа, полюбовалась холодным блеском стали. Острый клинок не оставил пореза на мягкой коже. Она положила руку на стол, примерилась, всадила нож между пальцев. Потом, задумчиво покачав его за ручку, вытащила, прошлась им между всех пальцев. Резко поднявшись и не целясь, она метнула довольно тяжелый нож в балку в противоположном углу. Клинок легко, со стуком вошел в дерево на три четверти. Она подошла, потянула его и прижалась лбом к темному дереву.
Ножи были искушением. Они искушали ее всегда, но сейчас они были непреодолимой силой, тянущей к себе, как магнит. Холодное равнодушие стали – как она завидовала ему иногда.
Раньше ножи были развлечением, теперь же они стали смыслом. Найти, купить, продать, оставить что-то себе – это заставляло ее просыпаться каждое утро. Маленький магазин, две витрины и десяток покупателей, несколько поставщиков… теперь, когда она была одна, ее мысли были заняты только этим. По крайней мере, она очень старалась, чтобы ее мысли занимало только это…
Она очень не хотела признаваться даже самой себе, что их отношения убила не только его работа, но еще и ее. Ведь если бы он не потащил ее за собой на эти съемки, ничего бы не было. Они были бы вместе до сих пор. Но он не смог смириться с возможностью не видеть ее рядом больше года. Он доказал всем, что лучше нее никто не разбирается в холодном оружии. Она не знала, как он этого добился. Когда она появилась на съемочной площадке, все, что касалось оружия, было в полном ее распоряжении. Ей нравилось такое количество работы, такой темп, такие цели. Было интересно. Было здорово. И вечером он приходил в трейлер и засыпал рядом с ней, уставший и счастливый. И она была счастлива, засыпая под его мерное дыхание, в его объятиях. Это оборвалось в один день. Она пришла на съемочную площадку. Он был там. Она смотрела на него и гордилась им. Она знала, сколько девчонок в мире завидуют ей. И этим тоже гордилась.
Он играл очень хорошо. Она знала, что он отличный актер. Но никогда не видела, как он играет. Она смотрела на него, на своего Лайджа, на человека, ради которого бросила все, ради которого согласилась поехать черт знает куда не раздумывая, и не видела его. Она даже пропустила момент, когда он перестал быть Лайджем и стал кем-то другим. С его внешностью, его глазами, его губами, но кем-то чужим. Она никогда не думала, что может так испугаться…
Когда камеру выключили, он не сразу вышел из образа. И за те секунды, что он приходил в себя, он скользнул по ней взглядом. Чужим взглядом. Она вдруг почувствовала, что теперь никогда не сможет понять, играет он перед ней или нет. Ей ничего не оставалось, кроме как развернуться и уйти. Он догнал ее, но она вырвала у него руку и ушла, не оглядываясь. Его друзья, игравшие вместе с ним, пытались поговорить с ней. Она молчала. Он не пришел ночевать в трейлер. Когда они уезжали со съемок, она точно знала, что больше быть с ним не сможет.

Он не знал этого. Он не понимал. Ему было больно, плохо и одиноко. Но как ни старался, он не мог винить ее и только ее. Не мог. Он винил себя, свою работу, свою преданность этой работе. Он хотел вернуть ее и не знал, как. Хотел услышать ее голос, хотя бы еще раз сказать, что он ее любит. Посмотреть в ее глаза.
Он медленно провел ладонью по холодному стеклу. Два месяца. Время ничего не решило. Даже не притупило боли. Квартира была пустой; постель была пустой; его душа была опустошенной.

Она так пыталась начать новую жизнь, что все время мыслями возвращалась к старой. К нему. К ним. К тому времени, когда были «они». Она боялась вспоминать, как им было хорошо вместе. Его голос, его глаза, его губы, его запах – все это было под строжайшим запретом для ее памяти. Она так старалась стать человеком без прошлого…

Все эти ее замки на песке разрушил всего лишь один телефонный звонок. Она пришла домой поздно, уставшая, из клуба. Сняла туфли, рухнула на диван, включила автоответчик. И на нем было только одно сообщение. Оно заставило ее сесть прямо и хватать ртом воздух, не замечая как из крана потекших слез.
-Я люблю тебя. Я все для тебя сделаю. Если хочешь, я брошу работу. Только вернись. Я не могу так больше. Я тебя люблю.
Все его невыплаканные слезы она увидела перед собой. Все то, что запрещала себе вспоминать. Ее боль, ее страх и растерянность накрыли ее волной, как тогда, на съемках. Она была бессильна перед его болью и знанием, что эту боль ему причинила она. И она не могла не бояться снова, когда-нибудь, хоть на секунду напороться на чужой взгляд такого родного Лайджа.

Он ждал. Каждый вечер, возвращаясь домой, он включал автоответчик и ждал с отчаянной надеждой. И потом шел в душ, чтобы смыть с себя все, что только в состоянии смыть вода. Ответа не было. Он даже позволил себе надеяться, что неправильно нашел ее номер, но эта надежда быстро испарилась. Три проверки, внимательное сверение каждой цифры убили эту надежду. Это был ее номер. И она не позвонила.

Она шла вдоль невысокого ограждения. После солнечного Мадрида пригород какого-то городка в штате Огайо казался хмурым и мрачным. Мелкая морось – не то дождь, не то туман – быстро намочила ее волосы. Она обходила людей, стоящих вдоль ограждения, стараясь не привлекать к себе внимания. Выбрав наконец место, она стала смотреть.

Он заметил ее и не поверил своим глазам. Отвернулся. Сказал какую-то реплику из сценария и снова посмотрел в ее сторону. Она стояла там. Стояла и смотрела.
И он просто подбежал к ней и обнял ее, прижимая к себе так, чтобы никогда больше не отпускать. Она смеялась сквозь слезы, не дающие рассмотреть его как следует. Смеялась, плакала, лихорадочно гладила его плечи, волосы, шею, будто боясь хоть на миг убрать руки и отодвинуться от него. Он зарылся лицом в ее мокрые волосы, заново ощущая ее тело рядом со своим, заново узнавая его контуры, вспоминая, как это – проводить руками по ее спине. Им не нужны были слова любви или прощения. Им не нужно было даже смотреть друг другу в глаза. Она тихо смеялась сквозь слезы, бесконечно, безгранично и безоглядочно счастливая. Он плакал, первый раз за все время, что ее не было, но не от боли и отчаяния, а от счастья. Когда морось превратилась в дождь, они только улыбнулись друг другу. Другого мира для них не существовало. Люди, наблюдавшие все это, вскоре разошлись, не решаясь сказать им что-либо. А они стояли под дождем, мокрые, заплаканные, дарящие друг другу те поцелуи, что не были подарены за эти два месяца и безгранично, наконец-то, счастливые.